Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Мне снилась большая вода.Зимнее, обледенелое, холодное море, снег. Огромные волны, яростный прибой, ощущение надвигающейся катастрофы-от-воды и восторга от этого ощущения. Очень МОЙ сон.
Действие во сне происходило в этом мире, а не на Астэладе, но это была какая-то подложка реальности, внутренняя вселенная.
Сюжет сна был из тех, что постоянно повторяются в моих сновидениях: я с бабушкой на берегу моря, и в какой-то момент мы понимаем, что скоро придёт большая волна.
На этот раз во сне была зима, по ощущениям что-то вроде Йоля. Мы с бабушкой живём в каком-то пансионате /доме отдыха / санатории на побережье. Море похоже на Балтику, но место - явно не в анклаве, у нас таких нет. По ощущениях и "запаху", скорее Польша или Литва. Или что-то севернее Литвы, так как конкретный северный холод ощущается не как явление, стукнувшее на несколько дней (как это бывает у нас), а как что-то стабильное, что держится всю зиму.
Мы гуляем, идём по берегу. Кругом лежит глубокий снег, снега очень много и он тоже явно лежит много дней (из чего понятно, что опять-таки не наш полуостров). Море бушует. Я вижу огромные волны, разбивающиеся о заледенелую кромку берега, тучи брызг взлетают высоко в небо. На берегу какие-то люди, какая-то безумная девочка сняла с себя обувь и бежит в этот прибой, резвится в брызгах. Я смотрю на неё откуда-то издали, слева и чуть с возвышения (там где подъём на пирс) и надеюсь, что она после этого примет горячую ванну в номере и не заболеет...
Дальше стремительно меняется погода, картинка и настроение сна. Я вижу тот же берег, только ночь, или поздний вечер, мы, всё ещё с бабушкой, кого-то ждём на берегу, кто должен прийти с моря. Кто-то должен приплыть на лодке. Мы переживаем: непогода и надвигается шторм. Весь берег накрывает огромными волнами, нам еле удаётся улизнуть от очередной и вскарабкаться на пирс. Пирс из-за снега и льда превратился в снежный вал, по нему надо пройти, там очень скользко. Бабушка боится упасть. Я говорю ей, чтобы она не ходила, шла домой. Сам иду по скользкому пирсу, на самый край. Пирс деревянный, и его крайние пролёты ходят ходуном под мощными ударами волн. Я не могу удержаться на ногах и падаю на доски, вцепляюсь пальцами в щели между ними. Справа и слева от меня - тёмное зимнее море, катящиеся на берег огромные волны, выгнувшие упругие спины. Мне катасрофично и хорошо.
Тут - особо часто повторяющийся мотив моих снов - я вижу, как вода отливает от берега, как стремительное течение несёт всё и вся в море. Тот кусок пирса, на котором лежу, вцепившись, я, отрывает и уносит. Я вижу (внутренним зрением?), как бабушка выбегает на пирс и кричит, но уже поздно. Я лежу на деревянной доске, крепко вцепившись в неё, и меня стремительно несёт в открытое море. Кругом бездонная зелёно-чёрная вода, в которой рядом со мной несутся глыбы льда. Я осознаю, что, кажется, моему человеческому телу в этом приключении придёт конец, но я-Ллхаймэ ликую. Мне прекрасно.

Проснулся в сообщение Шэйллхэ о том, что он внезапно с утра изучает финский, и что с финского его уносит, потому что "олла - это ещё и быть по-фински, там есть альда, и айконда (звуки, которые есть в фейнганике, но которых нет в русском языке), и вообще клёво". Я понял, что не рассказывал ему, каким Ключом для меня является финский язык, который действительно по звуковому ряду похож на нечто родное. Это странно. Удивительно и правильно, что он в своих поисках соответствий до финского добрался.

— Ну, допустим даже, я стану музыкантом. Вряд ли я смогу творить такую классную музыку, как Энжи. Таких, как я — десятки тысяч... Так зачем пробовать? Кто меня будет слушать?
— Раэлин, друг мой, — Мистер Остин тихо прошёлся по комнате за его спиной. — Видишь ли, Музыка — это Игра, и, пожалуй, одна из самых величайших на свете. А смысл игры прежде всего заключается в том, что она наполняет смыслом жизнь того, кто играет, разве нет? Но ты никогда не можешь знать, чьей жизни коснётся игра, в которую ты играешь. Ты не знаешь, кто может услышать твою музыку — быть может, кому-то она укажет дорогу во тьме? Для кого-нибудь станет Светом? Поэтому всё, что остаётся — просто делать то, что ты должен делать. Просто играть. И стараться делать это как можно лучше.
Он вскинул на плечо скрипку и приладил смычок. Скрипка запела. Нежные, красивые звуки заструились над городом.
(БМ)
____________

Годы назад, в очень похожий ноябрьский вечер, бродя по набережным Ломзе, но один, я написал стихотворение. То, что в предыдущем посте. Тогда мне очень не хватало возможности прочесть кому-то этот стих, разделить с кем-то. До надрыва, до запредельного понимания, о чём выражение глаз в финале. Это вызывало боль.
Тогда я вообще страдал из-за безадресности своих стихов. Мне нестерпимо хотелось писать так, чтобы это было для другого существа. Чтобы я увидел внимательный взгляд, вглядывающийся между строк, понимающую улыбку, чтобы я понял - я подарил человеку то, что ему помогло; то, что о нём. Нужное, близкое. Такое, что дало ему возможность больше понять о себе, о мире. Такое, что для него важно. Ценно. Не потому что стих мой, а я друг.
Всегда хотел писать не для себя. Для того, кому это нужно больше, чем мне.
Тогда меня дико ломало. Я сделал самую идиотскую вещь: отнёс стих в литературный паблик и повесил на стене. Было десяток лайков и несколько комментов от знакомых поэтов - дескать, хорошо написано, и удачная последняя строчка...
Я был зол как чёрт и ненавидел всё живое.

Теперь я знаю, что этот стих был написан именно для этого момента сегодняшним вечером. Он должен был прозвучать сегодня, прозвучать так, прозвучать для Шэйллхэ, настроению которого он сейчас очень созвучен, прозвучать после танца с призраками острова Кнайпхоф, после разговоров о Канте, после призрачной прогулки по Потроховому мосту. В тот момент, когда Шэллз размышлял о том, что хочет быть принятым городом. Именно в этот момент - на мосту - я должен был остановиться и прочесть этот стих - сильно, с акцентами, на настроении, вплетённым в тончайшую ткань момента - что я и сделал. Но для того, чтобы момент стал идеальным, стих должен был быть написан раньше - быть готовым к этому. Лежать и ждать.
Вот зачем тогда были эти стихи никому и в никуда. Теперь я понимаю. Вселенная, прости дурака. Простите, все мои дорогие друзья, в кого я орал на тему того, насколько мне больно писать невесть для чего.
Порой некоторые паззлы складываются спустя годы. И круг замкнулся. Привет.

Я видел призраков. Второй раз в Кёниге - так явственно. Это было похоже на то, как в ту ночь на Огнецвет, когда шли с Титаником по Литовскому валу. Тоже - нечто тёмное в паре метров в сторону, будто прохожий мимо идёт - только вот нет никого. Сегодня так было пару раз.
Это случилось на Острове, после того, как мы свернули с набережной на пустынную тёмную аллею, когда Шэлле сказал, что хочет посмотреть на собор. Мы поднялись по ступенькам в парк, совершенно безлюдный в это время, прошли по аллее, свернули на дорожку между деревьями. За стволами и ветвями высился собор, мы остановились. В самом центре Кнайпхофа - если бы всё происходило на пару веков раньше.
Шэлле курил, я любовался его лицом в сумерках. Мы разговаривали о брате нашем Альнаре и о том, как он умеет подарить кому-то целый мир. Били часы на башне собора, издалека из-за деревьев доносилась музыка: гр. Петропавловский снова пришёл в Кнайпхоф, играть на своей волынке для тех, кому взбредёт в голову пройти по Острову осенним вечером.
Мы стояли вдвоём, кругом никого не было, дорожки пустынные теряются в вечерних тенях. И тут я ощутил, что мы в толпе народу, и на нас пристально смотрят с разных сторон (!)
Рассказал об этом Шэллзу. Кто-то из моих друзей в подобной ситуации подхватил бы тему, кто-то шуганулся бы, кто-то решил бы, что я "накручиваю". Шэлле провёл рукой кругом и закричал: "Эй, призраки Кнайпхофа! А пойдёмте танцевать!" и пустился танцевать под волынку по осенней аллее.
Боги, как же он прекрасен.
Сегодня ещё больше, чем обычно, говорили о Кёнигсберге. Я рассказывал и по возможности показывал, где что стояло, как выглядело это место сто лет назад... В итоге меня переклинило и я на полном серьёзе чуть не предложил не идти через Рыбную деревню, как обычно, а перейти Прегель по Потроховому мосту ))) И даже почти увидел мост над рекой )))
Как же я люблю тебя, и как же я люблю в тебе в том числе то, что с тобой можно разговаривать о том, как красивы над вечерней рекой мосты, которых много лет как нет в текущей реальности; и танцевать с призраками под волынку; и приходить к выводу, что дух города, должно быть, похож на Канта, но менее строгого, более мечтательного, чем мы привыкли представлять. И прийти к выводу, что Эммануэль - звучит, а Иммануил - вообще нет, и мужские имена с окончанием на -эль очень отзываются чем-то (но к ардийским именам это отношения не имеет)...

А ещё вдруг остановиться посередине моста и прочесть над рекой стихотворение. Просто потому что очень в тему.

Всем эмигрантам, перебравшимся в Кёнигсберг искать счастья, посвящается.

Мост Высокий закрыт, Юбилейный опять развели.
Ломзе темен и тих, сонно Прегель полощет огни.
Не пройти на тот берег, покинули порт корабли.
Кёнигсберг, ты - приют эмигрантов, прошу, не гони!

Город переселенцев, что наново строят мосты.
Чтоб свести Юбилейный, Высокий поднять из руин -
Мало удали, слёз, и тщеславия, и нищеты,
Кёнигсберг, ты откроешь себя лишь тому, кем любим.

Кто отрёкся от мест, где родился и где возмужал,
Слово тёплое "дом" применяя к твоим холодам -
Только тот вложит камень в фундамент, что Отакар клал,
И прибавит восьмой к тем, семи, кёнигсбергским мостам.

Не пройти на тот берег, загадку мостов не решить.
Кёнигсберг, ты смеёшься, а Прегель полощет огни...
Я беру у реки дорогие уроки - как жить.
Я иду над рекой и шепчу: "Кёнигсберг, не гони"...

А мосты всё растут на громадах бетонных опор,
Современен вполне эстакады Второй силуэт...
Только дедушка Кант покидает ночами собор
И, меж буками тихо идя, долго смотрит мне вслед.

Кёнигсберг не ответит. Лишь стройно темнеет собор.
"Не гони, не гони"... - отбивает ещё полчаса.
И мне мнится, я вижу, как смотрят навылет, в упор
По-немецки холодные, льдистые эти глаза.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

…Море не может разбиться на тысячу брызг, не оставшись нетронутым морем…
Чёрные волны шторма идут одна за одной, грозными пенными гребнями нависая над чёрными пропастями воды, похожей на скользящую змеиную кожу, они танцуют, как танцуют чудовища – грандиозно и опасно, они беспощадно и грубо играют одинокой человеческой фигуркой. Юноша лежит на волнах, раскинув руки, его глаза закрыты, а на губах застыла экстатическая улыбка. Его мокрые волосы похожи на водоросли в тёмной воде, он мраморно бледен. Волны ласкают обнажённую грудь и полуоткрытые губы, они играют телом, то топят его, то снова подбрасывают на гребень, эта бешеная пляска длится и длится, и он танцует, не двигаясь и не открывая глаз.
К утру шторм стихает, и лишь пологая мёртвая зыбь напоминает о вчерашней непогоде. Гладкие волны идут под свинцовым, холодным небом, чёрно-серебристые, сверкающие там, где в облаках платиново зияет разрыв. Волны выбрасывают неподвижное тело на берег. Он лежит на плёсе из песка и мелкой гальки, истерзанный морем, в лохмотьях одежды, опутанный водорослями. Его светлые волосы разметались по песку, изящная рука откинута на камни – нежная ладонь будто тянется к прибою.
Волна нежно, осторожно касается пальцев и тает на песке. Его глаза распахиваются. Они светло-зелёные, как морская вода на рассвете, в них так много любви, как не бывает и после самой сладкой ночи страсти. Морские боги не умирают в объятьях друг друга.
…Морские боги не умирают вообще никогда.
Это звучит одновременно как надежда и как проклятие. Моё проклятие. Я устал.
Моё тело молодо, но я ощущаю тяжесть нескольких тысячелетий долгой войны. Моя душа изранена пытками, которыми пытали меня и не только меня, смертями, которыми я умирал куда больше раз, чем полагается помнить человеку, страхом, которым пахнут чужие мысли и воспоминания о не моей боли.
Я выхожу на берег и подолгу смотрю на море, в свинцовую даль. В такие минуты моя истерзанная душа открывает свои светло-зелёные глаза в глубине меня и задаёт мне вопрос – что я делаю здесь? Среди людей? Зачем всё это? И мне хочется ступить в волны и просто уйти – вперёд, по дорожке из бликов, пока моё тело не канет в пучину, а я не вернусь к себе…
…Кто я?
Я не узнаю свои черты, глядя в зеркало вод. Я не похож на того счастливого юношу с золотистыми локонами и зелёными глазами, который смеётся на рассвете после минувшего шторма. В моих волосах – пепел, свинец и платина, в моих глазах – синева, в моей душе – безмолвный вопль. Вопль об этом странном синем цвете – глубоком синем с переходами в лазурь. Не мои глаза. Я живу здесь за двоих. Я бережно сохранил синеву его глаз для мира, который уже давно сокрыт от его взора.
Меня называют не моим, но принадлежащим мне именем - Оурен. В нём золото под пеплом, тепло янтаря под запорошившим берег снегом. Морской ветер месяца Наина, шевелящий волосы и одежды. Платина и свинец…
За хребтами Тамбеи начинается новая война. Она будет страшнее предыдущих. Я слышу рёв пламени, поднимающегося стеной – выше гор Белой Смерти.
Я смотрю в морскую даль с молитвой, которую я не хочу, не могу и не имею права озвучить.
Забери меня, Море. Я очень. И очень. Устал.
________________

2 ноября была 3-я годовщина, как Шэлле в этой жизни увидел Себя-Оттуда, и человека (вернее, меари), которого он видел, звали Орин. Все полгода со встречи мы обсуждаем то, что знаем об этом, но информации стало ненамного больше. Здесь - мой текст об Орине, прожитый от первого лица.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Ушёл по своим делам,
Что ведомы звёздам, да странникам,
Да ветру, что полон зарёй.
Кто знал тебя, кто не знал -
Уж не разберёшь, уж не разобъёшь по граням, и
Несужденных встреч минуты текут над иной землёй.
Сорвался осенний лист
Со звёздами полной ночи
В преддверье Самайна, и
Лёг на руку лёгкий свет -
Не прикосновенье, тень.
Не воспоминанье - горче.
Привет.

Гуляли по вечерней набережной, сидели на скамейке под огромной ивой, разбирая и обсуждая покупки моего близнеца, смотрели на огни башен Двухъярусного моста, покачивающиеся в тёмных волнах, шуршали осенними листьями, разговаривали об Иммануиле Канте, зарулили в Вайлдхани, прикончили кролика с розмарином, накануне приготовленного Гилом, и поминали друга Шэлле, который ушёл из этого мира некоторое количество лет назад.

Вчера Шэлле написал мне, что видел зимний лес в снегу.
А сегодня мне приснился зимний лес, мы шли по нему в темноте, вечером, с Шэлле и Котом, в некий дом, к которому я имел отношение. И было очень острое чувство снега - как он пахнет, как скрипит под ногами и вообще, ощущается. Давно забытое, ностальгическое. Последний раз я видел настоящий снег очень давно, ещё более давно - ходил по нему, а уж в лесу - и подавно. А тут - во сне! Я проснулся очень счастливым, но совершенно не помнил об этих словах Шэлле, пока он не напомнил, когда я рассказал сон. А ведь да. Он говорил про лес и снег вчера.

контекстОтсветы низкого солнца, падая из драпированных тяжёлыми портьерами окон, играли на отделанных янтарём панелях стен, дробились в блестящих лакированных брусках паркета, в бронзе и хрустале столового прибора, расцвечивали тёплый полумрак густыми потоками света, переходы которого варьировались от медового до багряного. Эрмина поставила бокал на стол и снова обернулась, чтобы украдкой полюбоваться на близнецов. Шэйллхэ сидел на диване, откинувшись, по обыкновению расслабленно, прикрыв глаза. Мёрэйн развалился, положив голову к нему на колени. Его глаза, ярко-голубые в эту минуту, не мигая смотрели на огненный шар солнца, светившего в окна дворца. Пальцы Шэйллхэ перебирали непослушные чёрные волосы Мёрэйна, и лицо целителя молодело, на глазах сбрасывая видимый возраст, который успел "набежать" за предыдущую ночь. У всех у них она выдалась бессонной, но именно здесь и сейчас мир выглядел почти идеально - как будто ничего и не происходит.
Эрмина вздохнула, подумав о том, что если бы всё вот это не прилагалось к творящемуся за стенами Вельмедера безумию, то мир был бы просто совершенен.
Ей было красиво - от того, что она испытывала, сидя здесь, с братьями, деля с ними эту короткую передышку; ей было странно - что сейчас они вместе пьют вино и любуются закатом в то время, как за окнами, за закатом разгорается война; и ей было мучительно стыдно за то, что ей так хорошо сейчас - когда всё так ужасно, так тяжело...
Людям легко. Они не слышат и не видят большей части происходящего, а если и видят - прекрасно умеют не замечать, сосредоточившись на том, что происходит конкретно в их доме. Но мы, - думала Эрмина, - мы никогда не можем быть удовлетворены текущим моментом, ведь как бы они ни был прекрасен, он полон воплями о творящейся где-то в эту минуту боли. Но вот что если миф о Великой Лестнице - не просто миф? Что если возможно достичь мира, в котором боли не будет - не только в стенах этой комнаты, но и вовсе?... Неужели что-то подобное вообще возможно!
- Когда мир станет таким, в нас больше не будет никакого проку, - меланхолично сказал Шэйллхэ вслух, как всегда, мягко давая ей понять, что если она хочет о чём-то подумать, а не сообщить другим, то надо не забывать ставить блокировку.
- И что будет тогда? - Так же вслух спросила она. - Мы умрём?
- Ага, - улыбнулся Шэйллхэ, сладко потягиваясь. - Нас унесёт Свет. Бесконечное ледяное сияние. Это будет отпуск... В который мы уйдём навеки.
- И ты этого хочешь?..
- Я об этом не думал. Слишком сложно. Но это не имеет значения. Это случится ещё очень нескоро. Сейчас нам нужно просто пережить ещё один день этой долгой войны с минимальными потерями. А для того, чтобы мы как можно лучше справились с этой задачей, нам нужно дать себе передышку. Выпить вина, отдохнуть и набраться сил. А то их не хватит на такое количество искалеченных, которым ты можешь помочь.
Эрмина тяжело уставилась на хрустальный бокал, и опомнилась только тогда, когда он разлетелся вдребезги под её взглядом. Посмотрела на брата. Она бы дорого дала, чтоб хотя бы на миг ощутить это космическое спокойствие, которым, кажется, лучились даже кончики его волос.
- Как тебе это удаётся? Ты всегда такой спокойный, радостный, безмятежный... Как солнце на поверхности океана.
Шэйлхэ с улыбкой взглянул на неё. Она вздрогнула, на миг провалившись в бездну его глаз. Нефритово-прозрачные, они таили в самой глубине что-то такое, чему она никогда не могла найти названия, чего ей было не дано постичь.
- Под поверхностью океана всегда таится бездна, сестрёнка. Другим лучше не знать, что она скрывает в глубине.
Он отправил окурок в пепельницу и зарылся ладонью в волосы Мёрэйна. Синий взгляд юноши постепенно стал наливаться темнотой... Эрмина вздрогнула - она почувствовала безмолвное, незвучавшее и никак не оформленное то, что произошло между близнецами. И перевела глаза на лицо Мёрэйна. Всего лишь на миг заметив метнувшийся в его взгляде безмолвный крик.
А потом он сморгнул и посмотрел на Шэйллхэ спокойно и лазурно. Улыбка, которую изо всех сил старались передать иконописцы церковных фресок, была слабым подобием той, с которой в ответ глядел на него брат.

Текст, которым:

В центре груди чёрною плетью свернулся он -
Ломающий льды, поднимающий реки холодный шторм.
Шлюзы и дамбы снося, отворяет границу вод.
Кто может, спасайся, беги - он придёт. Он уже идёт.

Нет, я не знаю, что было, и что будет впереди.
Я отпускаю чёрного змея с моей груди.
Чёрною плетью змеиное тело летит в броске.
Чёрное солнце смеётся, пламя на волны прольётся... Мир дрожит на волоске.

Чёрною мамбою, чёрною коброю -
В узел завязанный крик нашей вечности.
Нет, мы не добрые, вовсе не добрые -
Боги, лишённые человечности.

Узел распался, и стёрты пределы и берега.
Чёрная бездна становится белою пеной, летит, легка.
Я разбиваю камни и их вековой покой.
Я развязал всё, что связано было людской рукой.

Чёрную ниточку, чёрную магию -
В узел завязанный дождь нашей вечности.
Нет, моё слово - над нами не властны вы,
Люди, лишённые человечности!

Я отпускаю. И хлынули струи на гребни упругих вод.
Дождь по волнам серебристо танцует
Под пенье небесных звёзд.
Свет золотой, восход долгожданный, цвети, цвети!
Гладью бескрайнего океана в моей груди.

Белою пеною, белизной жемчуга -
Дождь на ладони, змея бесконечности.
Да, мы не знаем ни края, ни берега.
Мы идём к небу серебром вереска,
Цветов и детей касаясь так бережно -
Боги, не чуждые... Человечности.

Текст, к которому:

Пишет  Jzheislinh Sheillhe:

В небесном дворце спал Змей. В прозрачном Дворце Небес спал Золотой Змей, свернувшись клубком. От света его драгоценной чешуи - трепещущего в воздухе, будто тысячи теплых и нежных лепестков - стены Дворца сияли золотом.

Пел без слов у дверей небес,
У открытых дверей небес я стоял на пороге,
По пояс в прозрачной воде,
В отражении звёзд.
Свет золотой,
Восходящий из-за горизонта бездонных семи морей,
Источало мое беспокойное сердце,
Как аромат цветения.
Я стоял там и пел на пороге открытых небес в отражении звезд,
Проливая любовь из бездонного солнца сердца.

URL записи

Аминь.

ключP.S. Я беру твою боль, твою ненависть и сметающее границы безумие Шторма - я беру, забираю и переплавляю в Текст. Из меня изливаются реки текста, дожди текста и водопады текста, исцеляя тебя и мир.
Океан наполнен солнцем. Живи. Люби. Сияй.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Посмотрел вместе с близнецом "Форму Воды" (очень давно мечтал показать ему этот фильм, что характерно - я представлял, как мы его смотрим вместе ещё даже задолго до встречи в этом мире). Для него, в отличие от меня, это не красивое, философское и сильно обнадёживающее кино, а фильм ужасов про насилие и стрём, и он сетовал, почему бы не показать просто прекрасные отношения девушки и амфибии, но без стрёма, конфликта и боли от окружающего мира. Я всерьёз задумался о том, какое кино снимали бы в идеальном мире Шэлле... Это интересный концепт.
На следующий день мы, для равновесия, посмотрели фильм, который он хотел мне показать - "Весна, лето, осень, зима и снова весна", про буддийского монаха и его ученика. По мне, фильм не менее трешовый, чем "Форма Воды", даром, что там нет экшна ) Зато там прекрасные виды, музыка, концепт, и там есть процесс написания сутры хвостом котика.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Осень. Мглистое небо над зеркалом озера, одинокая рыбацкая лодка, семья лебедей, рассекающая гладь. Золото влажной листвы в преждевременных сумерках осеннего леса, золото любимых волос. Его локоны - про осень и вечер, про мягкое солнце не лета, не юга - не этого мира. Его глаза сейчас карие, как бурая блестящая листва буков, влажная, тёплая, под которой таятся семена травы, которая прорастёт, чтобы снова зеленеть. На нём моя змеиная футболка и буро-зелёный шарф, который брат купил для него на ярмарке в Римини и подарил по приезде. Несмотря на то, что шарф из Италии, он каким-то образом тоже очень про этот осенний лес, про укромные лесные убежища, про воду, струящуюся среди палых листьев. Про змей, уходящих в осеннюю даль.
Я не могу описать его красоту ни в каком тексте. Мне хочется стихи. Но чувства слишком сильные, а слов слишком мало.
Мне хочется спрятать его от всего мира, укрыть, уберечь и заботиться по мере моих сил и возможностей, и сомнительного умения заботиться о ком-либо вообще.
Вместо этого я реву в ночи.
Он гладит мои руки, приносит воду, просит больше не пытаться сложиться о попытки ему помочь.
Вот как-то так мы живём в этом мире. В принципе, так же, как и Дома. Мало что изменилось. Здесь просто другие масштабы и другая специфика треша, другой уровень наших способностей и другое освещение. Такое ласковое, прохладное солнце, лучи которого похожи на мягкое золото его волос, там всегда. А здесь - только осенью.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра