Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Его чуткие руки летали над клавишами. Она не успевала. Её пальцы то задерживались на долю секунды, то спешили… В конце концов она в сердцах сбросила ноты, стоящие перед ней, на пол, они разлетелись по залу, а она уставилась куда-то в пространство между роялем и зеркалом, сама уже жалея о своей несдержанности.
- Ты же понимаешь, Мина, что теперь тебе придётся их подбирать? – Он перестал играть, в его мягком голосе не было никакого раздражения или осуждения. – Причём не руками?
Эрмина уронила голову на рояль, создав какой-то совершенно немузыкальный аккорд.
- Это ужасно, Шэлле. Когда ты учился, всё было так же сложно?
- Куда сложнее: мой учитель был сильнее. Подбирай.
Эрмина вздохнула и, подняв голову, уставилась на ближайший листок. Он дёрнулся, пополз по полу… А потом вспыхнул синим пламенем.
- Молодец. Эта соната мне никогда не нравилась.
- Ййййаааттт, - долго и протяжно выругалась Эрмина. Она потерянно наблюдала за тем, как остальные листки кружатся хороводом в разноцветном солнечном луче, падающим в высокое витражное окно Вельмедера, и, плавно пролетев по воздуху, расстанавливаются на пюпитре. Брат не смотрел на неё, он, наполовину прикрыв глаза, смотрел на листки (и одновременно – сквозь них, как обычно бывало в такие моменты). Она улучила момент, когда он совершенно отвернулся от неё, и с размаху, досадливо ударила куда-то в плечо… Вернее, попыталась ударить.
Молниеносный блок, затем серия её ударов – из нежелания сдаваться вот так сразу, скорее попытка создать хоть какую-то видимость поединка, чем сам поединок, серия блоков…
Она лежит на полу, распластанная, раскинув руки, и любуется росписью высокого потолка. Там, в свинцово-золотых, обагрённых солнцем грозовых облаках, уны и шемы танцуют, и их блестяще-ослепительные гибкие фигурки ниже превращаются в дождевые потоки и ветвистые молнии… Красиво, чё.
- Спасибо. Рад, что тебе нравится.
Он убирает колено с её груди и ложится рядом, на бок, подперев кулаком голову.
- Росписи стен у меня получаются намного лучше, чем поединки.
«Издевается…»
- Вот когда будешь тренироваться с Ашшими – он расскажет тебе всё о тактике боя. А когда с Рэйном – он научит обращаться с собственной Тенью так, чтобы гарантированно размазать противника по стенке.
- А я буду тренироваться с ними?!
- Ага. Когда меня завалишь.
Эрмина изобразила вой дикого лесного животного в пору полнолуния.
- Это значит – никогда.
- Это значит – очень скоро, родная. Скоро ты поймёшь, насколько я слабый. Обычно у нас так и происходит: вместо «пойти потренироваться с Шэйллхэ» - «пойти повалять Шэйллхэ по полу».
- Ты не слабый. – Эрмина повернулась к нему и провела рукой по его растрепавшимся волосам. – Просто твоя сила – совсем в другом.
- Ага. – Он лёг на спину, протянув руку в густой витражный солнечный луч. – О. Что-то я там нашёл для моей прекрасной леди?
Жестом заправского фокусника он вытащил из луча нечто, зажатое в кулаке, поднёс к её подставленным ладоням и разжал руку. В ладони ей упал белоснежный цветок эдельвейса.
_______________

кусочек из хроники "Хрустальное Ожерелье"

Я люблю рисовать, потому что рисует Шэйллхэ, и у меня немного получается, потому что Шэлле в состоянии Связи водит моей рукой, а он настолько хороший художник, что с его помощью можно рисовать сносно даже если ты не умеешь рисовать от слова вообще.
Наш творческий тандем: один художник, но без физического тела, плюс другой в физическом теле, но не художник.
Равно: в принципе, то, что получается, - отражает то, что пытались изобразить, оно проводит и мне нравится (а порой - и не только мне).

Мой биологический день рождения - 22 декабря - совпадает с днём рождения Мёрэйна.
Разумеется, не числами: календари миров не совпадают. И не в биологическом плане: ТАМ нам было всё равно, когда именно родилось физическое тело, первому - биологическому - рождению значения не придавали, а днём рождения считался день второго рождения, то есть, инициации.
Все восемь Звёзд соответствовали своим стихийно-энергетическим аспектам, и, соответственно, каждая была связана с одной из энергетических вершин года, соответственно, инициация того, кто принимал Звезду, приурочивалась к этому празднику. Звезде Хранителя соответствует зимнее солнцестояние. У нас оно называется Хаанэра. Это время Тёмного Моря, время самого тёмного периода, самого лютого холода и самой глубокой спячки - перед новым пробуждением.
Таким образом, день рождения Мёрэйна должен приходиться на Хаанэру - период Долгой Ночи. А тамошняя Хаанэра соответствует здешнему Йолю.
Так что, когда я праздную обычный д.р, я отмечаю ещё и необычный. Не удивительно, что день рождения я очень люблю.

Мёрэйн замер у кромки воды. Море раскинулось - огромное, ультрамариновое в тени утёсов, дышащее прохладой, спокойное - лишь едва-едва с тихим плеском прядали волны у ног Мёрэйна. Низкого полночного солнца не было видно за утёсами – лишь розово-лиловая заря раскинулась на всё небо до самого восточного горизонта, где, в мягком розовом мареве, сияли огромные летние звёзды. Гигантская звёздная сеть накрыла собой половину небосвода, совершенно затмив яркостью своего сияния Дальние Миры - у этих маленьких точек, и в другое-то время не очень заметных на ночном небе, теперь вообще не было шансов. На залитом нескончаемым закатом полярного дня небосклоне сверкала Четвёрка Создателя: Алеф, Бей, Гидес и Дэйн. Четыре созвездия лета, встретившиеся в небе для священного танца. Сколько звёзд в каждом - не сосчитать. Некоторые крупные – как шарики с множеством лучей, совсем некоторые – как маленькие далёкие солнца; а другие - просто точки, настолько маленькие, что их не отличишь от Дальних Миров. Некоторые, собравшись вместе, напоминают сияющие, фосфоресцирующие сгустки тумана, раскрывшиеся в небе, как гигантские цветы, а между ними - словно тончайшее кружевное покрывало, но если приглядеться - это тоже звёзды, тысячи звёзд, сотканных в сияющую вуаль. И всё это мерцает, пульсирует, мигает нежнейшими цветами - розовым, карминовым, зеленоватым, голубым... И каждая из тысячи тысяч звёзд отражается в тихом море. Спокойные ночные волны поднимаются и опускаются, как грудь спящего, и в каждой из них плывёт, словно в бездонном зеркале, разноцветное сияние.
Мёрэйн вздохнул. Если бы можно было разделить это с кем-то! Стоять бы рядом и молча смотреть, как качается в волнах звёздное сияние... Но нет. Все близкие сейчас сидят у общинного костра или пляшут. Его сестра сидит, захваченная зрелищем того, как всё теснее соприкасаются тела танцующих, всё чаще встречаются губы, всё охотнее ладони прикасаются к телам... Он бы показал ей, каким волшебством полна ночь Огнецвета... Они бежали бы по самой кромке воды, взявшись за руки, и тихо смеялись - без причины, просто от счастья... Нет, - понял он вдруг, - нет. Она не смогла бы увидеть сияние Алефа в волнах. Она точно не смогла бы. Он знал это. Почему люди никогда не могут видеть?.. Почему я думаю о людях так, как будто сам - не человек?.. Почему я чувствую эту пустоту внутри, как будто я разорван, как будто душу мою разделили пополам и - одну из частей спрятали далеко, на краю света? Почему мне так больно, Двуликая, почему... Почему?..
Мёрэйн стоял на коленях у самой кромки воды. Он протянул руку... Пальцев коснулись прохладные пальцы. Бледная, чуткая рука. Глаза цвета моря. Светлая улыбка.
Парень из снов. Стоило задуматься чуть сильнее, чем обычно, стоило ненадолго выпасть из реальности – и всё, он был рядом. Стоило прийти на берег, туда, где прибой шелестел у ног, - и всё, не спастись от наваждения. Больно. Наяву было больно от щемящего понимания Невозможности. Невозможность – это та грань, которая стоит между миром реальности и тем, другим, который тревожит и трогает гораздо сильнее, но куда менее уловим, неясен, обманчив…
Во сне всё проще.
Во сне Мёрэйн называл его по имени. Во сне он знал, как его зовут. Наяву - нет.
Несмотря на то, что невозможность была так близка. Его можно было коснуться - стоило только протянуть руку. Наваждение было невыносимо явственным. Мёрэйн сжал ладонь, до боли жаждая коснуться наяву... Пальцев коснулась набежавшая волна.
Вода была тёплой. Ласковой. Шелковистой. Волны шептали. Шептали его имя. То самое имя, которое, просыпаясь, Мёрэйн вспомнить не мог. А ведь он было таким простым... Оно было так знакомо, так близко, как... как море. Оно было похоже на море. Мёрэйн знал - оно было таким же родным, шелковистым...шелестящим... шёлковым... как мягкий звук его голоса... как взгляд его похожих на морскую глубину глаз... как прикосновение его ладони... как шелест прибоя...
- Бродишь один во тьме, мальчик с глазами, похожими на море? Бродишь во тьме и беседуешь с призраками...
Мёрэйн обернулся - Бешка, общинная ведунья, сидела в нескольких шагах на песке, по своему обыкновению, присев на поджатые под себя ноги, словно собиралась петь заклинание. Длинные тёмные волосы ведуньи вились как змеи, почему-то не сливаясь с тёмным платьем.
- А ты почему не у костра?
- А что я там оставила? - Усмехнулась ведунья. - Люди тешатся. Бешка спела людям песнь. В Бешке больше нет надобности. Смотри, что за ночь!
- Красивая ночь...
- Огнецвет - не просто красивая ночь.
Мёрэйну стало не по себе - как часто бывало, когда он говорил с Бешкой. Дрожь, зарождающаяся в кончиках пальцев. Вибрация внутри, где-то под солнечным сплетением. Такое бывало порой – когда они пели заклинательные песни. А порой – просто когда они говорили. Наедине.
- Ночь, когда стираются грани, - кивнул Мёрэйн. – Это правда, что можно встретить призрака?
Бешка пожала плечами.
- Ты же встречаешь.
- Откуда ты знаешь, что я с кем-то говорил? – Мёрэйну было так одиноко, что уже не хотелось отрицать то, что обычно он хранил в секрете.
- Бешка знает. Меа говорит. Ты знаешь. Меа говорит.
- Ты так говоришь, будто мы с тобой похожи. Будто можем говорить о чём-то, - Мёрэйн не знал, как сформулировать, и потому просто широко провёл рукой вокруг по тёмному горизонту, - таком.
- Похожи. Больше чем Бешка с другими людьми. Больше, чем Мёрэйн с другими людьми.
- Ты прогнала меня, когда я пришёл проситься в ученики!
- Тогда прогнала, - Бешка встала, глянула ему в глаза и вдруг громко рассмеялась. - Смотри, что за ночь!...
- Призраки. Говори с ними сегодня, не с Бешкой. Черёд соблюдай.
Всё ещё смеясь, она пошла по полосе прибоя, и волны играли длинными полами её шали, а ночной ветер развевал тёмные волосы.

Джей проснулся на рассвете, от утреннего холода, пробравшегося в постель. Ночью был мороз, и тонкое стекло высокого стрельчатого окна запотело. Увидев это, Джей тут же оставил мысль позвать кого-нибудь запалить огонь в камине. Он вскарабкался на подоконник и несколько секунд просто смотрел на затуманенное стекло. Какой замечательный кусочек чистого пространства! Нетронутая поверхность, чувство возможности. Стоит прикоснуться - и родится изображение, картинка, надпись... Или просто линии случайной формы - и только от тебя зависит, какой будет эта маленькая новая реальность, что она будет значить, и будет ли она значить хоть что-то вообще...
Он замер, полузакрыв глаза и приблизив ладони к стеклу – не касаясь, а словно ощупывая пространство между ними и поверхностью. Пытаясь ухватить канву узора, который просится быть проявленным, высвобожденным из этой однообразной серой дымки. Мир вокруг будто смазался, и он явственно ощущал, как бьётся его сердце, как стремится по жилам кровь. Его чуткие пальцы легли на стекло, проводя линии.
Сосуды. Кровеносные сосуды разбегаются, змеятся, извиваются, завораживают узором. Они похожи на дороги, стремящиеся оплести мир своей тонкой сетью. Дороги ветвятся и струятся, они похожи на реки, несущие воды – кровь Матери Мира – к морю. Море змеится течениями, и порывы ветра рисуют на нём реки, дороги, вены и ветви. Вены моря и морские дороги тянутся ветвями. Ветви великого дерева, переплетаясь, раскидываются в все концы вселенной.
Закончив рисовать, Джей слез с подоконника, отошёл на пару шагов и принялся разглядывать своё творение. Из-за далёкого кряжа Тамбеи поднималось солнце, и вены-ветви-реки-дороги вспыхнули рыжим светом, будто и впрямь наполнившись кровью… А потом туманная мгла, служившая им основой, стала медленно таять, и Джей вздохнул в ответ на какое-то невнятное, но пронзительно-тоскливое чувство, глядя, как реки теряют берега, а над Эбберией наступает утро.

Сегодня я чувствую себя настолько хреново (физически), что при других обстоятельствах день был бы полным кошмаром. К счастью для тела, и, как выяснилось, не только для него, я послушался совета Тарьи и взял больничный. Очень вовремя, потому что сегодня я оказался Шепчущим во мраке в самом прямом, физическом, смысле слова. То бишь, начисто пропал голос, всё болит, а ещё температура, лихорадка и всё причитающееся.
Но при этом при всём - это прекрасный, очень счастливый, великолепнейший день.
Это - век интернета. Один клик меняет реальность )

- Обожаю сумеречное небо. Погляди вон туда, - я указал рукой на ломанный крышами горизонт. Солнце село уже давно, и светлая полоса у края, оставшаяся от угасшей зари, сместилась к северу. - Ты видишь? Алый давно истёк, и нет багрового. Осталась бледная зелень и голубизна, выше она переходит в ультрамарин, а ещё выше... О, эти переливы синевы - от ультрамаринового синего к иссиня-чёрному! И на фоне - чёрные громады облаков, причудливые, похожие на лохматых зверей... Затаившиеся. Люблю их. Обычно все восторгаются облаками на закате, когда они освещены солнцем и розовеют. Но мне милее вот эти - чёрные, лохматые звери, затаившиеся в темнеющей синеве...
- Потому что ты сам такой, - он улыбнулся. - Лохматый, чёрный и затаившийся... В синеве.
Почему-то я почувствовал себя так, как будто он вот-вот проведёт пальцами по моим волосам - хотя он не только не шевельнул рукой, но даже не смотрел на меня... С чего вдруг такие мысли? Он не двинулся, не шевельнулся, а я изнемогал от его прикосновения. Прикосновения, которого не было в реальности. Он смотрел вдаль, на чёрные кудрявые облака, раскинувшиеся по ультрамарину, и его улыбка гасла. Теперь мне казалось, что он намеренно избегает смотреть на меня, а в позе, до того расслабленной, появилась принуждённость. С чего вдруг? Он не мог знать, что я сейчас чувствовал, не мог видеть мой взгляд... Так почему? Мне безумно хотелось тронуть его за плечо, но я не решался протянуть руку.
- Как ты это делаешь? - Вдруг произнёс он.
- Что? - У меня перехватило дыхание. - О чём ты?
- Ты не двигался. Но я чувствую твою руку на моём плече.
- Я.. Я... - Я потерял дар речи. Да. Именно так это называется – Терять. Дар. Речи. Мириады мыслей пронеслись в моей голове, сотни вариантов развития событий родились и умерли, пока он не сказал просто, не меняя выражения:
- Знаешь, я тоже больше всего люблю именно сумеречный цвет облаков.

Это из старых черновиков. Я очень долго не мог по-настоящему заставить себя разбирать черновики 12-13 годов: не было мотивации, ощущения, что это нужно, повода и смысла, а объёмы написанного тогда, запутанность и обрывочность всего этого, разнобой стиля и подачи (некоторые эпизоды от первого лица, некоторые от третьего) и всякого рода несостыковки.
И вот внезапно со мной случился Джей.
Простыми словами, - случилась необходимость объяснить одному Джею, кто такой Джей - мой, тот, с кем совпадает его имя, и почему это важно для меня.
А объяснить-то я и не могу! Ибо это ж всё пересказывать!
А помимо этого совершенно неблагодарного занятия есть только один способ рассказать о герое - нарыть то, что есть с его участием написанного.
Аминь, я разгребаю черновики Дебюта Империады. И, в кои-то веки, делаю это с горящими глазами и ощущением смысла ))
Так что, возможно, скоро тут будут периодически появляться некоторые куски оттуда.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Звёзды, звёзды вокруг и внутри.
Вселенная_держит_меня_за_руку.

Состояние: сжав кулак, сказать: "ййес!" (как говорят, когда получилось достичь чего-то - но я ничего ведь не делал!...), зажмурившись, упасть на диван, откинувшись на подушку, и с маниакально-счастливой-блуждающей улыбкой смотреть в небо... В рассветное небо Фейнганы.

Вообще, что-то происходит со мной, и довольно стремительно.
Мне всё больше хочется прекратиться в том качестве, в котором я был прежде, давит груз личной истории, как сказал бы Дон Хуан.
Порой я ловлю себя на мысли, что вот бы переехать в незнакомый город, сменить имя, телефон и все аккаунты, взять новый псевдоним. Я так никогда не сделаю, потому что есть люди, которым я нужен. Это - просто мысли. Они связаны с тем, что я уже не очень чувствую себя собой. Я вспоминаю, как Хельта писала о чём-то подобном и внезапно понимаю, что, кажется, это оно. То состояние.По крайней мере, похоже.
Я всё больше ощущаю себя невидимкой. Что-то случилось с социальными связями.
Вроде как я многим интересен и по-прежнему дорог, и к друзьям вот вообще никаких претензий. Но я всё больше чувствую, как проскальзываю мимо. Мимо тем, мимо дискуссий, мимо контакта (я не о соцсети).
Меня почти перестали комментировать, и создаётся впечатление, что то, что я пишу, не видит никто, кроме некоторых людей, которые смотрят на меня в упор (есть такая магия - когда если человек ХОЧЕТ тебя увидеть - он увидит, а просто в обычном режиме - не заметит, даже если ты встанешь перед ним). Мне даже на прямые обращения люди перестали отвечать ) Многие мои письма остаются без ответа, и я знаю, что дело не в том, что и как я написал, и не в том, что я не важен.
Нет. Я словно выпадаю в некоторое другое измерение.

Я продолжаю совершать не типичные для себя поступки.
Вчера написал незнакомому существу по объявлению в поисковой группе и вступил в словеску.
Потому, что мне понравилась объява и потому что его героя зовут Джей (многовато в последнее время совпадений). Ну вот как я мог мимо Джея пройти, спрашивается? )

В моей жизни очень многое началось с бумажных писем. Фактически - вся жизнь, которой я живу. Бумажная переписка нулевых - это был целый мир!
Несмотря на это, сейчас я бумажные письма не люблю. Мне всё же очень трудно писать от руки, а интернет-общение в современном мире, всё же, более полноценно.
Другое дело - открытки! Открытки бывают внезапные и загадочные (как на днях). Они почти всегда оказываются приятной неожиданностью. А учитывая, что далеко не все склонны их подписывать, личность отправившего устанавливаешь по почтовым штампам, почерку, смысловой подаче, энергетике - и это вдвойне интересно.
Открытки важны для меня особенно тем, что это не многие (а с некоторыми людьми и единственные) материальные свидетельства знакомства, расположения, дружбы. Мне важно, что этот кусочек картона держал в своих руках человек, о котором я думаю, глядя на это всякий раз. Поэтому открытки я храню на видных местах - на стенах над алтарём и на торце шкафа напротив изголовья кровати.

Мне всегда хотелось завести удава. Но он несовместим с братом и кошкой, а также мне жалко хомячков.
Поэтому пусть это остаётся просто мечтой.
Некоторые вещи должны оставаться просто мечтами. Таких вещей много в моей жизни, не только удав.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

А ещё он говорит, что я вообще не романтик. Поэтому не способен в принципе его понять и оценить его душевное состояние сейчас.
Эх. Просто...
Есть вещи, о которых я не могу говорить ни с кем. Даже писать в дневнике...
Поэтому для всех окружающих я толстокожее хтоническое чудовище.
Плачу. Беззвучно.

Мы называем её Волдемортом. Потому что "Та, кого мы не называем" - слишком длинно произносить в быту. Иногда бывают гротескные речевые конструкции.

- Я больше никогда не смогу смотреть "Начало". Это было последнее, что мы делали с Волдемортом вместе - смотрели этот фильм. Потом Волдеморт уехал на такси, и больше я его никогда не видел... Ну что ты ржёшь? У меня трагедия, а он ржёт.
- Я смеюсь, потому что звучит смешно. Ситуация совсем не смешная.
- Это хорошо. Хоть кто-то может смеяться в этом доме.
- Давай ты уже станешь геем.
- Потому что геев ты понимаешь лучше, чем гетеро?
- Потому что если тебя бросит парень, я смогу пойти и набить ему морду. А женщин я бить не могу. С парнями проще.